«Вашингтонский консенсус» в России. Вашингтонский консенсус: мифы и реальность Дипломатия саммитов против глобального кризиса

«Вашингтонский консенсус» - это свод экономических предписаний изложенных английским экономистом Джоном Уильямсоном в 1989 году. Они предназначались в качестве базовых указаний странам, нуждавшимся в помощи со стороны таких международных экономических организаций, как Всемирный банк и Международный валютный фонд. Основной акцент делался на важность макроэкономической стабильности и интеграции в мировую экономику, другими словами, неолиберальное представление о глобализации. Однако он привел к ограниченным результатам, после того как был применен в странах, испытывавших

На протяжении многих лет «Вашингтонский консенсус» был обвинен по целому ряду серьезных дестабилизаций, в первую очередь в аргентинском кризисе. Джон Уильямсон отметил, что во многих случаях результаты его осуществления оказались разочаровывающими, определил некоторые недостатки, но в то же время подытожил, что эта политика принесла и положительные результаты, а именно - экономический рост, рабочую занятость, сокращение бедности во многих странах.

Идеи для того времени, когда они были сформулированы Уильямсоном, не были новыми. Но они представляли собой квинтэссенцию общих тем среди рекомендаций, которые определялись Всемирным банком, Министерством финансов США и другими органами кредитования.

Цель стандартного пакета реформ состояла в том, что решить реальные проблемы, сложившиеся в странах Латинской Америки. Его последующее использование в отношении других стран подвергается критике даже сторонниками правил. Как указал сам Уильямсон, термин, введенный им для десяти конкретных рекомендаций относительно экономической политики, стал использоваться в более широком смысле, чем по его первоначальному намерению, он стал ассоциироваться с рыночным фундаментализмом и неолиберальной политикой в целом. И в этом широком смысле «Вашингтонский консенсус» подвергся критике со стороны многих экономистов, в том числе и со стороны Джорджа Сореса, нобелевского лауреата Джозефа Стиглица, также и латиноамериканских политиков.

Общественность во всём мире сегодня уверена, что это свидетельствует о такой неолиберальной политике, когда международные финансовые учреждения Вашингтона создали ряд определенных мер в отношении латиноамериканских стран, испытывавших экономический кризис, которые привели к ещё большим потерям. Есть даже люди, которые не могут произнести слова «Вашингтонский консенсус» и при этом не прийти в ярость.

Десять реформ, составлявшие список Уильямсона, фактически представляли базовый уровень.

1. Бюджетная дисциплина. Это должно было осуществляться во всех странах, где был большой дефицит, приведший к кризису и высокой инфляции, который ударял по неимущим классам, так как богатые люди могли свои денежные активы хранить за границей.

2. Перераспределение государственных расходов в те области, которые предлагают высокую экономическую отдачу, и потенциал для улучшения (это медицинская помощь, начальное образование, инфраструктуры).

3. (снижение предельных ставок, расширение налоговой базы).

4. Либерализация процентных ставок.

5. Конкурентоспособный валютный курс.

6. Либерализация прямых иностранных инвестиций.

7. Приватизация.

8. Либерализация торговли.

9. Дерегулирование.

10. Обеспечение прав собственности.

Принятие многими правительствами «Вашингтонского консенсуса» было в значительной степени реакцией на глобальный экономический кризис, поразивший большую часть Латинской Америки и некоторые другие развивающиеся регионы в течение 1980-х годов. Возникновение кризиса имело несколько причин: резкий рост цен на импортируемую нефть после создания в 1960 году ОПЕК, установка уровня рост в США, а, следовательно, и в мире процентных ставок. В результате указанных проблем - потеря доступа к дополнительным иностранным кредитам.

Надо сказать, что многие другие страны пытались реализовать разные пункты, предложенного пакета, иногда он применяется в качестве условия для получения кредитов от МВФ и Всемирного банка.

Однако результаты этих реформ остаются темой для многочисленных дебатов, также экономисты и политики продолжают анализировать причины и факторы экономических кризисов, начиная с того времени, как случился первый мировой экономический кризис, в 1857 году, который оказал влияние даже на Россию. Факт в том, что Карл Маркс начал работу над «Капиталом» зимой 1857-1858 года, и это было вызвано экономическим кризисом, разразившимся осенью 1857 г. А сегодня, как известно, теория кризисов связана именно с марксистской экономикой.

«Вашингтонский консенсус» - это система из десяти принципов макроэкономической политики, которая была сформулирована американским экономистом Джоном Уильямсоном в его статье, опубликованной в сборнике под его же редакцией. Статья называлась «Что Вашингтон понимает под политической реформой». Уильямсон - сотрудник Института международной экономики в Вашингтоне. Его можно назвать инсайдером, который вращался в вашингтонских кругах, долго проработал в Вашингтоне. В своей научной статье он попытался сформулировать точки консенсуса вашингтонских политиков и экономистов, стихийно оформившиеся в 1980-е годы.

«Вашингтонский консенсус» - документ-программа показывал латиноамериканским странам чёткий путь от их регулируемых авторитарными режимами экономик к либеральной финансово-экономической модели западного типа. В нём речь шла о принципах, которые, по мнению Уильямсона, отражают общую позицию администрации США, главных международных финансовых организаций (МВФ и Всемирного банка), а также ведущих американских аналитических центров. Так как штаб-квартиры всех перечисленных структур находились в Вашингтоне, написанный Уильямсоном документ был назван «Вашингтонский консенсус». Данный документ-программа включает набор из 10 основных шагов в сфере экономики, которые необходимо осуществить любому правительству для построения в стране современной финансовой и экономической системы западного типа. В частности осуществить:

1. либерализацию (дерегулирование) экономики;

2. приватизацию государственного сектора экономики;

3. усилить фискальную дисциплину (поддержание минимального дефицита бюджета за счёт сокращения социальных программ);

4. защиту собственности и прав собственников;

5. снижение ограничений для прямых иностранных инвестиций;

6. свободную конвертацию национальной валюты;

7. либерализацию внешней торговли (в основном за счет снижения ставок импортных пошлин);

8. либерализацию финансовых рынков;

9. снижение предельных ставок налогов;

10. реорганизацию структуры бюджетных расходов в сторону приоритетности здравоохранения, образования и инфраструктуры».

Два десятилетия Запад в целом и Соединённые Штаты в частности планомерно и целенаправленно всеми возможными способами и средствами навязывали миру эти 10 главных принципов „Вашингтонского консенсуса“. Однако 3 апреля этого года, глава МВФ, вдруг заявил, что эти принципы -- нежизнеспособны, ошибочны и даже вредны. Стремление каждой страны достичь низкого бюджетного дефицита, бурного экономического роста, свободного неподконтрольного финансового рынка, либеральных налогов привело к тому, что мировой экономический кризис стал неизбежен. МВФ призывает создать такую глобальную экономику, в которой станет меньше рисков и неопределенности, финансовый сектор будет регулироваться государством, а доходы и блага будут распределяться по справедливости. Странам нужно продолжать начатый процесс глобализации, но сама глобализация должна стать иной - не капиталистической, а «справедливой и с человеческим лицом». Иначе говоря, в Международном валютном фонде неожиданно пришли к парадоксальному выводу о том, что многолетняя деятельность их организации -- ошибочна и даже опасна для тех, на кого она направлена.

Глава МВФ Доминик Стросс-Кан, выступая в Вашингтоне на открытии очередной сессии руководящих органов МВФ и Всемирного банка, напомнил: до кризиса все были уверены, что знают, как надо управлять экономическими системами. Существовал «вашингтонский консенсус», который формулировал вполне конкретные правила валютной и налоговой политики. «Консенсус» обещал, что отмена госконтроля простимулирует экономический рост. Однако низкая инфляция, высокий экономический рост, слишком свободный и неподконтрольный финансовый рынок не гарантируют никаких позитивных эффектов. «Вашингтонский консенсус» с его упрощенными экономическими представлениями и рецептами рухнул во время кризиса мировой экономики и остался позади», - сказал Стросс-Кан.

Экономическая ситуация в посткризисном мире все еще хрупка и весьма неопределенна. И, как говорит Стросс-Кан, для преодоления такой неопределенности миру нужны новые подходы к принципам экономической и социальной политики внутри каждой отдельно взятой страны и на международной арене в целом. В частности, западный мир понял, что «финансовый сектор нуждается в серьезном хирургическом вмешательстве с точки зрения регулирования». Кризис, по словам главы МВФ, стал порождением культуры бездумных рисков, и эта культура жива до сих пор.

Примечательно, что в МВФ теперь уверены: финансовый сектор необходимо облагать налогами, чтобы переложить на него ту часть расходов, которая из-за его же рискованных операций легла на бюджеты государств и, как следствие, на население. Финансовая глобализация, продолжает Стросс-Кан, усилила неравенство, и это стало одной из тайных пружин кризиса. «Поэтому в более долгосрочной перспективе устойчивый рост ассоциируется с более справедливым распределением доходов, - объявил глава МВФ. - Нам нужна глобализация нового рода, более справедливая глобализация, глобализация с человеческим лицом. Блага от экономического роста должны широко распределяться, а не просто присваиваться горсткой привилегированных людей».

Именно международное сотрудничество - прежде всего в рамках «двадцатки» - помогло странам «удержаться от сползания во вторую Великую депрессию». Поэтому переосмысление «вашингтонского консенсуса» должно способствовать сплоченности стран друг с другом перед лицом глобальных экономических вызовов. Так, например, Европе для преодоления суверенных долговых проблем МВФ порекомендовал принять «всеобъемлющее решение, основанное на общеевропейской солидарности».

Эксперты озадачены тем, что МВФ вместо глобалистов-капиталистов хочет увидеть в будущем «глобалистов с человеческим лицом». Как заметил начальник Управления финансовой группы БКС Николай Солабуто, все это очень похоже «чуть ли не на организацию очередного Интернационала»: «Считается, что если страны соблюдают принципы «вашингтонского консенсуса», то они в одиночку могут противостоять кризису. Однако кризис более или менее успешно страны миновали как раз благодаря вмешательству извне. Евросоюз помог странам Европы, «двадцатка» помогла остальным». Отсюда следует, что индивидуализм государств должен быть преодолен, МВФ, по сути, заговорил о коллективизме на глобальном уровне. Призыв к госрегулированию экономики и к распределению доходов по справедливости, а не по рыночным законам очень напоминает социалистические идеи прошлого. Похоже, на смену капиталистической глобализации идет глобализация социалистическая. Также эксперты увидели в заявлениях Стросс-Кана призыв не столько ограничивать приток опасного спекулятивного капитала в страны, сколько, наоборот, стимулировать еще большую миграцию капитала, чтобы он достигал те страны, которые ранее «обходил».

«В МВФ поняли, что все элементы «вашингтонского консенсуса» не обеспечивают справедливого распределения прибавочного продукта», - соглашается гендиректор компании «ФинЭкспертиза» Агван Микаелян. В то же время Микаелян заметил, что роль «двадцатки» все-таки преувеличена: «Позиции G7 в мировом финансовом регулировании значительно сильнее позиций стран, не входящих в этот элитарный круг. В такой ситуации все развивающиеся экономики стремятся занять свое место и поучаствовать в несправедливом перераспределении. И, конечно, новых «компаньонов» там не жалуют. Если же говорить о какой-то справедливости, то встает вопрос не о расширении клуба, а о том, чтобы перестать привязываться к рискованным операциям и начать ориентироваться на результаты труда».

Новое миропонимание МВФ, считают эксперты, может сказаться и на России. В частности, как предполагает Николай Солабуто, от России могут потребоваться еще большая интеграция в мировую экономику и усиление позиций в «двадцатке» развитых стран. Но в то же время эта интеграция в «новый глобальный мир», вполне возможно, уже не будет предполагать валютных войн наподобие тех, которые происходили между США и Китаем. Наоборот, «униженные и оскорбленные» смогут теперь громко заявлять о защите собственных экономических интересов, с которыми должны считаться развитые страны.

Результатом внедрения «вашингтонского консенсуса» является заметное ускорение темпов роста периферийных систем, в то время как в центре Мир-Системы, включая США, они замедлились. Система «вашингтонского консенсуса» принималась в интересах США. Но американцы переинтриговали. «Вряд ли высшие эшелоны американской администрации стремились к замедлению темпов роста в собственной стране и в странах - ближайших союзниках и ускорению темпов роста в странах периферии, далеко не со всеми из которых (скажем, с Китаем) отношения США можно назвать действительно дружественными», - заметил Андрей Коротаев - российский историк, социолог, экономист.

В качестве примера можно взять несколько принципов, перечисленных в статье Уильямсона.

Пункт о курсе национальной валюты в самой статье звучит несколько двусмысленно. Конкурентоспособный валютный курс способствует перетеканию капиталов из стран с завышенным валютным курсом (как в центре Мир-Системы - в развитых странах) в страны с заниженным валютным курсом. Это естественно: если в стране курс валюты завышен, то налаживать производство в этой стране нет смысла, потому что произведенные там товары не будут конкурентоспособными. Обратная ситуация в стране, где курс национальной валюты занижен. Занижая курс, мы обеспечиваем повышенные темпы экономического роста в странах периферии и замедляем темпы роста в центре Мир-Системы. Другой пункт - фискальная реформа: ликвидация чрезмерного налогообложения. Слишком высокие налоги замедляют темпы роста. Понижая налоги, мы делаем страну инвестиционно привлекательней. Практически все принципы «вашингтонского консенсуса», не говоря уже про пункт защиты частной собственности, - это рецепт того, как сделать страну инвестиционно привлекательной.

Внедрение этих макроэкономических принципов в странах третьего мира резко повысило их инвестиционную привлекательность. В результате мы имеем то, что имеем, - разрыв между центром и периферией в настоящее время стремительно сокращается.

В наибольшей степени от «вашингтонского консенсуса» выиграли те страны третьего мира, которые применяли у себя его принципы в полном объеме, не забывая про гарантии праву собственника и про приоритет образования и здравоохранения. Кроме Китая, это Индия, добившаяся высоких экономических результатов. Уже в самом Вашингтоне наконец-то испугались эффективности своих рецептов, в результате которых темпы роста объектов рекомендаций далеко обогнали темпы роста в самих Соединенных Штатах и в странах Запада.

Резкое ускорение темпов роста на периферии и замедление темпов роста в центре Мир-Системы будут вести к пересмотру политической организации Мир-Системы. Есть все основания предполагать, что разрыв между центром и периферией будет все больше и больше сокращаться. С ростом экономической мощи периферии она, естественно, будет играть все большую и большую роль в мировых делах. Реструктурирование политической Мир-Системы представляется неизбежным.

Соединенные Штаты постепенно будут утрачивать свою лидирующую роль.

вашингтонский консенсус

Директор МВФ, Ми­шель Камдессю.

Именно эту и привезли в Москву американские «эксперты», возглавляемые Джерри Саксом. Привезли сразу же после попытки ГКЧП сохранить Советский Союз, так напугавшей США в конце августа 1991 года.

Джерри Сакс

Когда Хазбулатов, возглавлявший в те дни Верховный Совет, рассказал недалёкому Ельцину всю историю с программой «Вашингтонский консенсус» тот был удивлен. Но, Гайдар, Бурбулис, Чубайс и К°, сумели его успокоить, Ельцин упорно продолжал настаивать на верности «избранного курса».

Он продолжал настаивать на выполнении «Консенсуса» даже тогда, когда всему миру был очевиден крах этой программы - везде, где пытались его осуществить. Конечно, программа являлась мощным инструментом МВФ, ее курировал исполнительный директор МВФ, Ми­шель Камдессю.

Верховный Совет мешал правительству Гайдара применить «Вашингтонский консенсус» в России и пытался смягчить шоковую терапию. Кстати, термин «шоковая терапия» принадлежит польскому премьеру Бальцеровичу , который первоначально принял указанную гарвардскую «Программу» и попытался ее внедрить, но быстро отказался от нее, просчитав гибельные последствия. В результате, «большая приватизация» в Польше началась спустя более 10 лет после того, как эта страна приступила к радикальным реформам, в 2000 году. Таким образом, «Вашингтонский консенсус» не был реализован в полном объеме ни в одной стране мира, кроме России. Все это умалчивается до сегодняшнего дня.

Но правительство «реформаторов» ухватилось за эту программу, как дурень за погремушку, и началось внедрение её в жизнь. Как мы уже говорили, Верховный Совет всячески способствовал торможению дикой приватизации и ломки народного хозяйства. В частности, им было предложено разделить экономику на два сектора:

Первый сектор:

тяжелая промышленность, отдельные отрасли маши­ностроения, включая ВПК;

недра, добыча руд, нефти, газа и все трубопроводы;

железные дороги, базовый морской транспортный флот, речной флот, весь гражданский флот.

Эти отрасли и сферы экономики должны были сформи­ровать государственный сектор экономики.

И второй сектор:

легкая и пищевая промышленность;

торговля - внутренняя и внешняя, отрасли машиностроения, ориентированные на производство товаров для нужд экономики и населения;

гражданское строительство, вся сфера «экономики строительства», включая лесо- и деревообрабатывающую промышленность;

производство различных стройматериалов и пр.;

производство бытовой техники (телевизионной и пр.), и многое другое, не попадающее в перечень «первой группы».

При этом важнейшим направлением приватизации рассматривался механизм стимулирования создания новых предприятий частного сектора, а не просто перевод предприятий из одного качественного состояния в другое.

По сути эти предложения - бомба под советскую экономику, но бомба более мягкая, более размытая во времени. Ибо, как говорится в старой народной сказке: сто́ит только разрешить лисичке положить хвостик на порог избушки и, глядишь, а она уже внедрила в твою избушку весь свой рыжий организм, и тебе уже тесновато с новой гостьей. А через недалёкое время вы меняетесь с ней ролями. Уже хозяйка она, а вы пляшете под музыку, которую заказывает новая мадам.

Правительство, которое претворяло в жизнь планы Вашингтона, возглавил Егор Гайдар . Он был и.о. главы правительства РФ всего 6 месяцев: июнь-декабрь 1992 года, но наворочал столько, что до сих пор разгрести не могут. Да и не пытаются.

Егор Гайдар

Гайдар был партийным журналистом-публицистом, получил экономическое образование в МГУ. Никем и ничем никогда не руководил, никакими экономическими исследованиями не занимался. Работал редактором в отделе экономики журнала ЦК КПСС «Коммунист». Затем его повысили - перевели, в 1989 году, редактором отдела экономики «Правды» - центрального органа ЦК КПСС. Гайдар стал консультантом министра финансов Валентина Павлова, который задался целью выполнить две задачи, которые, на его, Павлова, взгляд, могли решить серьезные финансово-бюджетные проблемы СССР.

Валентин Павлов

Первая задача : в 4-10 раз повысить цены на потребительские товары и продукты питания (при минимальном повышении заработной платы).

Вторая задача : «распылить» сбережения населения на счетах сберегательных касс (то есть Госбанка). Павлов исходил из вульгарной концептуальной идеи, что накопленные крупные сбережения населения (свыше 700 млрд. долл.) «давят» на бюджет, способствуют его неустойчивости.

Этот план Павлова Гайдар сумел осуществить (вместе с Геращенко) , через печатание новых денежных купюр, то есть стимулирование инфляции. Тут будет уместно вспомнить новые купюры в 200 и 2 000 целковых, выпущенные несравненной Эльвирой, нашей, Сахипзадовной.

Одним из «советчиков» этих неразумных идей и являлся Гайдар. «План Павлова» в полном объеме и был реализован Гайдаром , который Ельциным преподносился как высшее достижение реформаторской мысли!..

Конечно, никаким реформатором Гайдар не был: для него что социализм, что капитализм - понятия достаточно абстрактные, главное для него – это то, что может дать ему лично, его среде, его корпорации нахождение во Власти.

Его внедрила в ельцинскую стаю старая московская бюрократия, которая, расставшись с политической властью, мгновенно оценила ситуацию и бульдожьей хваткой вцепилась в финансово-экономический сектор в ожидании грядущей приватизации.

В силу абсолютного незнания того, что он должен был делать, возглавив финансово-экономический блок правительства, Гайдар слепо полагался на своих заокеанских советников . А они предоставляли России далеко не лучший американский товар. Так премьерство Гайдара стало ловушкой для России.

Геннадий Бурбулис

За один год своего пребывания у власти, а это почти весь 1992 год, Егор Гайдар и Геннадий Бурбулис сумели провести следующие диверсии:

- блокирование производственного процесса в масштабах всей страны и прежде всего в промышленности и сельском хозяйстве, отказ от их кредитования;

- либерализация цен на все виды изделий, в том числе на продовольствие и товары народного потребления;

- «распыление» сбережений населения на счетах сберегательных касс без каких-либо государственных обязательств.

Реальный суверенитет vs. экономика зависимости

После «крымского поворота» российской истории основные персонажи так называемой «несистемной оппозиции» стали не то чтобы крайне непопулярны, а радикально неинтересны. Историю в этот момент делала власть, сконцентрировав в одной точке преимущества стабильности и энергетику трансформации. Тот факт, что спустя три года либеральная фронда играет первым номером, возвращает себе инициативу в формировании повестки дня, не является вызовом власти президента, но является вызовом его лидерству .

Под лидерством я имею в виду не статическое состояние (политический облик президента Путина, его авторитет вполне устойчивы; в некотором смысле, они уже историческая данность), а динамический эффект – способность давать обществу осмысленную перспективу, вести за собой. Иными словами – быть в средоточии исторического процесса, где один успешный «ответ» влечет новый «вызов», и инициатива принадлежит тому, кто берется (не обязательно успешно, но убедительно) разрешить ключевые противоречия своего времени.

Одно из таких противоречий сегодня – это противоречие между демонстрируемым уровнем военно-политического суверенитета страны и моделью зависимого развития в экономической сфере. Подчеркну, речь в данном случае не о желаемом уровне экономического развития (понятно, что все мы хотим быть «богатыми и здоровыми»), а именно о его модели.

Модель зависимого развития – это, коротко говоря, модель тесной интеграции развивающихся стран в миросистему на условиях стран-лидеров. В разные эпохи эти условия могут несколько варьировать. Применительно к реалиям финансовой глобализации конца XX – началаXXIвв. они были сформулированы в принципах так называемого «вашингтонского консенсуса». Жесткая денежно-кредитная политика, либерализация внешней торговли и финансовых рынков, свободный обменный курс национальной валюты, приватизация как панацея и дерегулирование экономики – эти и подобные им правила, сформулированные Джоном Вильямсоном в 1990 г. в статье «Что понимает Вашингтон под политикой реформ», составили макроэкономический кодекс неолиберала применительно к развивающимся рынкам. «Десять заповедей» «вашингтонского консенсуса» – это краткий конспект того, что нужно от нас глобальному капиталу.

Надо сказать, что даже в условиях жесткого санкционного давления финансово-экономический блок правительства приложил все усилия к тому, чтобы эти заповеди соблюдать, что делает нас свидетелями (и, к несчастью, объектом) интересного эксперимента: как хранить верность «вашингтонскому консенсусу» на фоне объявления бессрочной экономической войны со стороны Вашингтона?

Так или иначе, противоречие между геополитическим суверенитетом и экономикой зависимости может разрешиться двояким образом: либо через приведение экономической модели в соответствие с геополитическим статусом либо, напротив, через претворение «экономики зависимости» в «политику зависимости».

На мой взгляд, сегодня это главный параметр политико-идеологического размежевания в правящем слое, не совпадающий с критерием «лояльность» – «оппозиционность».

Понятно, что носителем второго сценария в наиболее явном виде выступает все та же «несистемная оппозиция», но в этом вопросе к ней примыкает значительная и влиятельная часть российской правящей элиты, которая считает «экономику зависимости» безальтернативной, а игры в суверенитет – зашедшими слишком далеко. Возможно, «политику зависимости» она предпочтет выстраивать по сценарию мягкой, а не обвальной десуверенизации, но сам выбор – равнять «геополитику» по «экономике», а не наоборот, – для нее очевиден.

Учитывая компромиссный характер сложившегося в России политического режима, в нем заложено явное стремление уклониться от этого выбора. Политический ресурс президента может оказаться для этого вполне достаточным. Он позволяет выиграть выборы и, возможно, даже обеспечить стабильность на протяжении еще одного срока. Но вопрос в том, чтобы накопившиеся противоречия не разорвали систему по его окончании. И еще – чтобы у общества, как и у самого президента, не было ощущения, что они вместе «отбывают» этот последний срок.

Для этого общество и власть должны быть связаны ощущением миссии, соответствующей текущему историческому моменту. Как и все главные вещи, эта миссия лежит на поверхности: сделать суверенизацию России необратимой . То есть комплексной –подкрепленной на экономическом, социальном, технологическом уровне.

Одно из обстоятельств, мешающих выбору в пользу стратегии комплексного суверенитета , – уверенность в том, что она не может означать ничего иного, кроме построения экономики осажденной крепости. Эта уверенность – ложная, но глубоко укорененная. В этом плане она сродни убеждению, что единственная реальная антикоррупционная альтернатива – «сталинские репрессии».

Альтернативой узкоспециализированной «экономике зависимости» является не полностью автаркическая, а, по выражению Якова Миркина «универсальная экономика», или экономика полного цикла, обеспечивающая себя большей частью номенклатуры товаров конечного потребления и услуг. Это не закрытость от внешних обменов, но преобладание внутренних обменов над внешними – абсолютно естественное для крупных стран.

Примечательно, что год назад на заседании Экономического совета, анонсировав конкуренцию экономических стратегий, президент одновременно призвал к деидеологизации экономической дискуссии. И вполне справедливо: мы сполна испили чашу экономического догматизма как в социалистическом, так и в либерально-рыночном наполнении. Но экономическая политика, как и любая другая, подразумевает выбор не только средств для достижения целей, но и самих целей.

Сегодня основной мировоззренческий вопрос экономической политики и соответственно идеологический нерв дискуссий в этой сфере – это не вопрос баланса между государственным и частным сектором, планом и рынком, «количественным смягчением» и «сжатием». Это вопрос выбора между «разомкнутой экономикой», структура которой производна от ее специализации в мировой торговле (и которая, как следствие, фрагментирована – «порталы» глобального мира в каждой отдельно взятой стране перемежаются с зонами отсталости), и экономикой «страны-системы» (если использовать термин Эдварда Люттвака), ориентированной на сопряженное развитие внутренних социальных групп, отраслей, территорий.

На этот осевой выбор накладываются другие альтернативы в социально-экономической сфере, и их можно вполне наглядно проследить на примере уже упомянутых конкурирующих стратегий. К сожалению, это сравнение обречено быть довольно условным: в отличие от «Стратегии роста» , подготовленной Столыпинским институтом и представленной недавно на Ялтинском экономическом форуме, программа Центра стратегических разработок остается закрытым документом. Тем не менее, дозированные утечки позволяют судить о его направленности.

Прежде всего, стоит отметить наличие определенного набора тем и позиций в общем знаменателе обеих стратегий. Это вопросы судебной реформы и правопорядка, снижение административного давления на бизнес, приоритет развития инфраструктуры, усилия по «цифровизации» экономики и администрирования. Судя по недавнему интервью Алексея Кудрина , в этот общий знаменатель попадает даже умеренное смягчение денежно-кредитной политики.

Тем более показательны имеющиеся на этом фоне разногласия. Принципиальный характер им придает уже упомянутый подспудный выбор между «разомкнутой экономикой» и экономикой «страны-системы».

Например, для «экономики полного цикла» принципиален емкий внутренний рынок. Соответственно, «Стратегия роста» выводит в приоритет генерацию качественных рабочих мест и опережающий рост доходов, а также предлагает политику социального выравнивания (прогрессивный НДФЛ). Алексей Кудрин и системные либералы, напротив, традиционно выступают за экономику «дешевого труда» (в том числе, за счет масштабного импорта рабочей силы) и против прогрессивного налогообложения.

«Стратегия роста» рекомендует на первых этапах модернизации «умеренно-жесткую протекционистскую политику» в духе «толкового тарифа» Витте и Менделеева (высокие пошлины на потребительские товары, низкие – на импорт средств производства). Алексей Кудрин считает , что «мы должны поддерживать и расширять наше участие во всех основных соглашениях» (по контексту, очевидно, имеются в виду соглашения в рамках ВТО), поскольку заинтересованы в наращивании несырьевого экспорта.

Кстати, аргумент «от экспорта» в данном случае довольно условный: если мы будем, например, вводить заградительные барьеры для продукции Boeing иAirbus, это вряд ли сильно обеспокоит потенциальных покупателей Сухой-Superjet или МС-21, поскольку ни США, ни страны ЕС к их числу явно не относятся. Иными словами, обеспечение доступа на внешние рынки возможно на основе двусторонних соглашений и привилегированных партнерств, а не универсальных обязательств по открытию собственных рынков.

Авторы «Стратегии роста» говорят о необходимости «налоговой мотивации перехода в российскую юрисдикцию», каковой может стать «оффшорный коэффициент по налогу на прибыль и налогу на имущество». Алексей Кудрин не раз высказывался против даже ограниченных мер по деофшоризации , равно как и против мер «мягкого» валютного регулирования в кризисных условиях.

Примечательно и другое отличие. Один из принципиальных тезисов «Стратегии роста» – восстановление экономики «простых вещей» (т.е. производства широкого спектра потребительских товаров, которые сегодня импортируются) и повышенное внимание к базовым «среднетехнологичным» отраслям промышленности (АПК, переработка полезных ископаемых, транспорт, строительство). Риторика Алексея Кудрина сочится «инновациями» и хайтеком.

Конечно, устремленность ЦСР в технологическое будущее можно только приветствовать. Но вот имеет ли смысл «инноватизация» в отрыве от комплексной промышленной политики? В европейских дискуссиях о технологической политике в этой связи возник хороший термин – «высокотехнологическая близорукость». Это склонность к недооценке базовых отраслей в угоду той или иной «инновационной моде».

Сегодня инновационная мода задается в дискуссиях о «новой промышленной революции», под которой понимается, главным образом, нарастающий процесс «цифровизации» материального производства и сферы услуг. Главный политический акцент программы ЦСР, насколько мы можем судить по сделанным заявлениям, – своего рода призыв к государству со стороны прогрессивной общественности: меняться, чтобы «не проспать» технологический рывок. Главное практическое следствие – опережающие вложения в «человеческий капитал».

Тезис о приоритетности образования и здравоохранения трудно не поддержать, но он имеет мало смысла вне контекста создания критической массы высокопроизводительных рабочих мест. Даже нынешний мало кого вдохновляющий образовательный контур страны в целом избыточен по отношению к существующему рынку труда. Кстати, это одна из причин абсурдности безупречно гуманистического лозунга: «давайте отнимем заказ у военной промышленности и вложим деньги в образование». На практике это означает: сократить один из немногих наукоемких секторов обрабатывающей промышленности, чтобы произвести еще больше дипломированных офис-менеджеров и сторожей, профессиональных безработных и эмигрантов.

Не будут ли опережающие вложения в человеческий капитал вне контекста масштабной программы создания рабочих мест (о каковой в исполнении ЦСР пока ничего не известно) – способом еще активнее «истекать в мир мозгами» (по выражению Александра Аузана)? Аналогичный вопрос уместен и в отношении самой концепции «новой промышленной революции». Не станет ли она в прочтении ЦСР очередным флагом старой доброй деиндустриализации, каким стала в свое время концепция «постиндустриального общества» в исполнении отечественных либералов? Например, может обнаружиться, что мы в очередной раз «навсегда отстали»: раз у нас слабо внедряются промышленные роботы (а сейчас это, к сожалению, так), то давайте, наконец, покончим с «ржавым поясом» отечественной тяжелой индустрии и сосредоточимся на «индустрии впечатлений» и в целом сфере услуг (как предлагалось в свое время в либеральной «Стратегии-2020»).

Сказанное ни в коей мере не отменяет значения тех тектонических сдвигов, которые происходят в сфере производственных технологий и которые повлекут серьезные геоэкономические сдвиги. И то, и другое для нас – серьезный вызов. Только на него нельзя ответить под лозунгом «еще больше вашингтонского консенсуса». Тем более что трансформации, о которых идет речь, имеют прямо противоположный вектор.

Как отмечает один из авторов концепции «Индустрия 4.0.» Питер Марш, «экономическая модель, в которой американцы и европейцы покупают китайские товары на деньги, занятые у всего мира, теперь догорает на глазах у всей планеты». Ему вторят аналитики Boston Consulting Group: «глобальное производство будет все чаще становиться региональным... все большее число товаров, потребляемых в Азии, Европе и Америках, будет сделано вблизи дома». Это происходит под влиянием целого ряда геоэкономических и технологических факторов. Главный из геоэкономических факторов – растущее беспокойство Запада по поводу конкуренции со стороны Китая как многопрофильной промышленной державы. В числе технологических факторов:

Все это программирует ключевой стратегический эффект промышленной революции: производство становится ближе к потреблению. Ближе – буквально: географически, геоэкономически.

Но это значит, что Индустрия 4.0. будет развиваться прежде всего там, где есть тот самый емкий и разнообразный внутренний рынок, на развитии которого сфокусирована «Стратегия роста» и которым нарочито пренебрегают системные либералы. С этой точки зрения восстановление экономики «простых вещей» и развитие базовых отраслей (как фактора занятости и общей производственной культуры) стали бы гораздо большим вкладом в наше технологическое будущее, чем бег по кругу «глобальных технологических цепочек».

В России действительно есть истории экономического и технологического успеха, связанные с той стратегией, к которой отсылает известная фраза Кудина – участие в глобальных технологических цепочках на вторых ролях. Хорошо, если эти истории будут тиражироваться и масштабироваться. Но они не смогут стать основной формулой общенационального экономического успеха. С одной стороны, Россия слишком большая, чтобы целиком уместиться в прокрустово ложе нишевых индустрий категории B2B (поставки комплектующих и услуг для производителей в других странах). С другой стороны, она достаточно большая, чтобы позволить себе что-то большее.

И главное, в рамках нового экономико-технологического уклада глобализация (по крайней мере, в ее прежней модели) становится все более провинциальной идеей. А общемировые тенденции, к которым любят апеллировать идеологи экономики зависимости, сегодня благоприятны как раз для построения в России многопрофильной и самообеспечивающей экономики. Это новый протекционизм в исполнении крупных держав, новая промышленная революция как фактор решоринга. Это возрастающий акцент на производстве уникальной продукции (в которой мы традиционно сильнее, чем в «конвеерных технологиях»).

Все это создает историческое окно возможностей для того, чтобы сделать выбор в пользу стратегии комплексного суверенитета. Пространством, где совершается сегодня этот выбор, является не внешняя политика, а экономическая идеология следующего президентского срока.

ГЛАЗЬЕВ И ВАШИНГТОНСКИЙ КОНСЕНСУС

ИНФОМЛИСТОК РОССИЙСКОГО ПОЛИТОБЪЕДИНЕНИЯ «РАБОЧИЙ»

Тот, кто вместе с руководимым Кремлем Рогозиным, не любит за кружкой пива олигархов, решил высказаться насчет того, что в России мало печатают денег.

Отринув догмы
Война против России набирает обороты. Чтобы не проиграть, макроэкономическую политику следует немедленно подчинить целям модернизации и развития на основе нового технологического уклада.
Опубликованная 7 августа статья министра экономики России Алексея Улюкаева радует смелой позицией автора в отношении «священной коровы» денежных властей России – бюджетного правила, запрещающего свободное использование нефтегазовых доходов бюджета. Хотя никто из здравомыслящих экономистов не поддерживал введение этого правила, оно стало считаться чем-то само собой разумеющимся после нескольких лет безответной критики. Некоторые конспирологически настроенные эксперты даже пришли к выводу, что в форме бюджетного правила Россия платит контрибуцию победившим в холодной войне США.
I
Бюджетное правило означает, что сверхприбыль от экспорта нефти должна резервироваться в американских облигациях, т.е. направляться не на нужды российского государства, а на кредитование США. Даже после введения санкций против России и фактического развертывания Штатами войны против России на Украине российский Минфин вложил очередные миллиарды долларов бюджетных денег в кредитование государственных, в том числе военных, расходов противника. Это напоминает дисциплинированность советских поставщиков, которые в июне 1941-го, уже после нападения Германии на СССР, продолжали отгружать нужные германскому военно-промышленному комплексу ресурсы (не после нападения, а за минуты до него – последний вагон с никелем пересек границу в ночь с 21-го на 22-е июня, Б. И.).
Нужно поблагодарить Алексея Улюкаева за то, что он публично поставил под сомнение политику вывоза нефтегазовых доходов за рубеж с ничтожной доходностью около 1%. Ведь внутри страны их можно было бы разместить с многократно большей доходностью и пользой. Или отказаться от заимствований для финансирования искусственно созданного дефицита бюджета под 6–7% годовых.
Только на разнице процентных ставок между занимаемыми и предоставляемыми кредитами российский бюджет ежегодно теряет около сотни миллиардов рублей. А если бы замороженные в американских облигациях средства бюджетных фондов были вложены в сооружение инфраструктурных объектов, субсидирование инновационных проектов, строительство жилья, экономический эффект был бы многократно больше.
II
Обстоятельства военного времени заставляют вернуться к очевидным истинам, которые уже два десятилетия отвергаются российскими денежными властями в пользу навязанных Вашингтоном догм. Причем пресловутое бюджетное правило не является среди последних основным. Эта «дохлая кошка» была подброшена американцами после того, как российские денежные власти проглотили более фундаментальные догмы Вашингтонского консенсуса, изобретенного для удобства колонизации слаборазвитых стран американским капиталом.
Ключевыми из них являются догмы о либерализации трансграничного перемещения капитала, количественном ограничении денежной массы и тотальной приватизации. Следование первой догме гарантирует свободу действий иностранным инвесторам, основную часть которых составляют связанные с ФРС США финансовые спекулянты. Выполнение второй – обеспечивает последним стратегические преимущества, лишая экономику страны внутренних источников кредита. Соблюдение третьей – дает возможности извлечения сверхприбыли на присвоении активов колонизируемой страны (речь идет не только о сверприбылях, но о тотальном ослаблении протекционизма для свободного проникновения на рынки РФ, о скупке оборонных заводов, о скупке за бесценок конкурирующих предприятий, Б. И.)
Приглашенные в начале 90-х годов поучаствовать в российской приватизации американские спекулянты к 1998 году на раскрученных ими при помощи российского правительства финансовых пирамидах получили более 1000% прибыли. Заблаговременно выйдя из этих пирамид, они обвалили финансовый рынок и затем вернулись скупать десятикратно подешевевшие активы. «Наварив» еще около 100%, они вновь вышли с российского рынка в 2008-м, обрушив его втрое.
Проведение догматической политики Вашингтонского консенсуса обошлось России, по разным оценкам, от 1 до 2 трлн. долларов вывезенного капитала, потерей более 10 трлн. рублей бюджетных доходов и обернулось деградацией экономики, инвестиционный сектор которой (машиностроение и строительство) сократился в несколько раз с вымиранием большинства наукоемких производств, лишенных источников финансирования.
Не менее половины вывезенных из России капиталов осело в американской финансовой системе, а освободившийся от отечественных товаропроизводителей рынок был захвачен западными кампаниями. Титулы лучших министров финансов и руководителей центробанков, которыми американцы благосклонно наделяли своих агентов влияния в российском руководстве, обошлись России весьма недешево.
III
Вступая в начатую Улюкаевым дискуссию, начну с главного в рыночной экономике – денег. С середины 90-х годов российские денежные власти под давлением США и МВФ ограничили денежную эмиссию приростом валютных резервов, формировавшихся в долларах. Тем самым они отказались от эмиссионного дохода (некорректно, см. в комментарии, Б. И.) в пользу США и лишили страну внутреннего источника кредита, сделав его чрезмерно дорогим и подчинив экономику внешнему спросу на сырьевые товары. И, хотя в рамках антикризисной программы в 2008 году денежные власти от этой модели отошли, до сих пор объем денежной базы в России в полтора раза ниже величины валютных резервов, долгосрочный кредит остается недоступным для внутренне ориентированных отраслей, а уровень монетизации экономики (коэффициент монетизации - отношение среднегодового значения денежной массы: наличных денег, чеков, вкладов до востребования, денежных вкладов предприятий и населения в банках, к валовому внутреннему продукту, отражает насыщенность экономики ликвидными активами, степень обеспеченности экономики деньгами, Б. И.) вдвое ниже минимально необходимого для простого воспроизводства.
Недостаток внутренних источников кредита отечественные банки и корпорации пытаются компенсировать внешними займами, что влечет чрезвычайную уязвимость России в отношении финансовых санкций.
Прекращение иностранных кредитов со стороны западных банков может в одночасье парализовать воспроизводство российской экономики. И это притом, что Россия является крупным донором мировой финансовой системы, ежегодно предоставляя ей более 100 млрд. долл. капитала. Имея устойчивый и значительный положительный торговый баланс, не мы, а субсидируемые нами западные партнеры должны были бы бояться санкций, ограничивающих доступ России на мировой финансовый рынок. Ведь если страна больше продает, чем покупает, она не нуждается в иностранных кредитах. Более того, их привлечение влечет вытеснение внутренних источников кредита с ущербом для национальных интересов.
IV
Первое, что нужно сделать для вывода экономики на траекторию устойчивого роста и обеспечения ее безопасности, – восстановить эмиссию денег в государственных интересах, обеспечив предприятия необходимым для их развития и роста производства объемом долгосрочного кредита. Как и в других суверенных странах, эмиссия денег должна вестись Центробанком не под покупку иностранной валюты, а под обязательства государства и частного бизнеса посредством рефинансирования коммерческих банков в соответствии с потребностями развития экономики.
В соответствии с рекомендациями классика теории денег Тобина, целью деятельности Банка России должно стать создание максимально благоприятных условий для роста инвестиций. Это означает, что рефинансирование коммерческих банков должно вестись под доступный для производственных предприятий процент и на сроки, соответствующие длительности научно-производственного цикла в инвестиционном комплексе. Скажем, на три–пять лет под 4% годовых для коммерческих банков и на 10–15 лет под 2% годовых для институтов развития, кредитующих государственно значимые инвестиционные проекты.
Чтобы деньги не уходили на спекуляции против рубля и за рубеж, как это произошло в 2008–2009 годах с эмитированными для спасения банков сотнями миллиардов рублей, банки должны получать рефинансирование только под уже выданные производственным предприятиям кредиты или под залог уже приобретенных обязательств государства и институтов развития. При этом нормы валютного и банковского контроля должны блокировать использование кредитных ресурсов в целях валютных спекуляций.
Для их пресечения и прекращения нелегальной утечки капитала следует ввести предложенный тем же Тобиным налог на финансовые спекуляции. Хотя бы на их валютную часть в размере НДС, взимаемого по всем валютообменным операциям и засчитываемого в оплату НДС при импорте товаров и услуг.
V
Предложенные меры дадут экономике необходимые для ее модернизации и развития кредитные ресурсы. Ведь создаваемый государством кредит по своему смыслу есть авансирование экономического роста. Имеющиеся производственные мощности позволяют российской экономике расти с темпом ежегодного прироста ВВП на 8%, инвестиций – на 15%.
Это требует соответствующего расширения кредита и ремонетизации экономики. Под угрозой применения финансовых санкций ее уместно начать с немедленного замещения внешних займов государственных корпораций кредитами российских госбанков по тем же процентным ставкам и на тех же условиях. Затем постепенно расширять и удлинять рефинансирование коммерческих банков на универсальных единых условиях. Только Банку России следует не повышать ключевую ставку процента, усиливая антироссийские санкции со стороны США и ЕС, а, наоборот, ее снижать до уровня рентабельности предприятий инвестиционного сектора.
Представляю, как апологеты долларизации российской экономики начнут кричать, что реализация этих предложений обернется катастрофой. Запугивая руководство страны гиперинфляцией, проводники Вашингтонского консенсуса политикой количественного ограничения денежной массы уже довели российскую экономику до жалкого состояния сырьевой колонии американо-европейского капитала, эксплуатируемой оффшорной олигархией. Им невдомек, что главным антиинфляционным лекарством является НТП, который обеспечивает снижение издержек, рост эффективности, увеличение объемов и повышение качества продукции, что и дает постоянное снижение цены единицы потребительских свойств товаров в передовых странах.
Примером является Китай, экономика которого растет на 8% в год, денежная масса увеличивается на 30–45% при снижающихся ценах. Ведь без кредита не бывает инноваций и инвестиций. А инфляция возможна и при нулевом, и даже отрицательном кредите. Что, собственно, и демонстрирует уже два десятилетия российская экономика, в которой денежные власти попустительствуют вывозу капитала и искусственно ограничивают рост денежной массы, в то время как монополии постоянно вздувают цены, компенсируя сжатие производства.
Никто не сомневается в том, что избыточная эмиссия влечет инфляцию. Так же как чрезмерное орошение влечет заболачивание. Но искусство денежной политики, как и умение садовода, заключается в том, чтобы подбирать оптимальный уровень эмиссии, заботясь о том, чтобы денежные потоки не уходили из производственной сферы и не создавали турбулентности на финансовом рынке.
Во избежание инфляционных рисков необходимо ужесточить банковский и финансовый контроль с целью предотвращения образования финансовых пузырей. Эмитируемые для рефинансирования коммерческих банков деньги должны использоваться исключительно для кредитования производственной деятельности, что требует применения наряду с инструментами контроля принципов проектного финансирования. При этом важно развернуть механизмы стратегического планирования и стимулирования НТП, которые помогли бы бизнесу правильно выбрать перспективные направления развития.
VI
В условиях структурного кризиса мировой экономики, обусловленного сменой доминирующих технологических укладов (структурный кризис – забегание одной сферы экономики вперед или, наоборот, отставание, но сегодняшний структурный кризис связан вовсе не со сменой доминирующих технологических укладов, она, наоборот, стагнируют, а с новым витком разрастания спекулятивного сектора, Б. И.) крайне важно правильно выбрать приоритетные направления развития. Именно в такие периоды для отстающих стран открывается окно возможностей для технологического скачка в состав мировых лидеров. Концентрация инвестиций в освоение ключевых технологий нового технологического уклада позволяет им раньше других оседлать новую длинную волну экономического роста, получить технологические преимущества, поднять эффективность и конкурентоспособность национальной экономики, кардинально улучшить свое положение в мировом разделении труда.
Мировой опыт совершения технологических рывков указывает на необходимые параметры такой политики: повышение нормы накопления с нынешних 22 до 35%, для этого – удвоение кредитоемкости экономики и соответствующее повышение ее монетизации; концентрация ресурсов на перспективных направлениях роста нового технологического уклада.
VII
Мир вступил в эпоху серьезных перемен, которая продлится еще несколько лет и завершится выходом на новый длинноволновой подъем экономики на основе нового технологического уклада с новым составом лидеров.
У России еще есть шанс оказаться среди них при переходе к политике опережающего развития, основанной на всемерном стимулировании роста нового технологического уклада. Несмотря на катастрофические для большинства отраслей наукоемкой промышленности последствия проводившейся два десятилетия макроэкономической политики, в стране еще остается необходимый для совершения технологического рывка научно-технический потенциал. Если его не разрушать приватизацией и бюрократизацией Академии наук, а оживить дешевым долгосрочным кредитом.
При переходе к политике опережающего развития вопрос о бюджетном правиле приобретает правильную постановку. Конъюнктурные доходы бюджета, образующиеся за счет роста нефтяных цен, должны вкладываться в кредитование не чужой, а своей экономики. За счет них следует формировать бюджет развития, средства которого направлять на финансирование НИОКР и инновационных проектов освоения производств нового технологического уклада, а также на инвестиции в создание необходимой для этого инфраструктуры.
Вместо наращивания валютных резервов в американских казначейских обязательствах избыток валютных поступлений следует тратить на импорт передовых технологий. Целью макроэкономической политики должно стать наращивание кредита в модернизацию и развитие экономики на основе нового технологического уклада, а не ограничение денежной массы в расчете на снижение инфляции. Последняя будет снижаться по мере снижения издержек, улучшения качества и роста объемов производства товаров и услуг.
***
Логика мирового кризиса закономерно влечет обострение международной конкуренции. Стремясь сохранить лидерство в конкуренции с поднимающимся Китаем, США разжигают мировую войну в целях удержания своей финансовой гегемонии и научно-технического превосходства. Применяя экономические санкции параллельно наращиванию антироссийской агрессии на Украине, США стремятся нанести поражение России и подчинить ее, как и ЕС, своим интересам. Продолжая политику Вашингтонского консенсуса и сдерживая расширение кредита, денежные власти усугубляют негативные последствия внешних санкций, ввергая экономику в депрессию и лишая ее шансов на развитие.
Война США и их союзников по НАТО против России набирает обороты. Времени для маневра остается все меньше. Чтобы не проиграть в этой войне, макроэкономическую политику следует немедленно подчинить целям модернизации и развития на основе нового технологического уклада.

Сергей Глазьев

От редакции
Вашингтонский консенсус - тип макроэкономической политики, который в конце XX века был рекомендован руководством МВФ и Всемирного банка к применению в странах, испытывающих финансовый и экономический кризис.
Вашингтонский консенсус был сформулирован английским экономистом Джоном Уильямсоном в 1989 году как свод правил экономической политики для стран Латинской Америки. Документ имел целью обозначить отход этих стран от командной (перонистской) модели экономического развития 1960-1970-х годов и принятие ими принципов экономической политики, общих для большинства развитых государств. Речь шла о принципах, которые, по мнению Уильямсона, отражали общую позицию администрации США, главных международных финансовых организаций - МВФ и Всемирного банка, а также ведущих американских аналитических центров. Их штаб-квартиры находились в Вашингтоне - отсюда и термин «Вашингтонский консенсус». Речь шла об обеспечении свободного доступа компаний США на ранее недоступные рынки.
«Пришла эра тэтчеризма и рейганизма, когда сфера государственного вмешательства в экономику стала сокращаться, началась приватизация», - отмечал профессор Ху Аньган. То есть: никакого консенсуса внутри стран большой семерки и полный консенсус внутри ранее закрытых стран.
«Вашингтонский консенсус» включает набор из 10 рекомендаций:
1. Поддержание фискальной дисциплины (минимальный дефицит бюджета);
2. Приоритетность здравоохранения, образования и инфраструктуры среди государственных расходов;
3. Снижение предельных ставок налогов;
4. Либерализация финансовых рынков для поддержания реальной ставки по кредитам на невысоком, но всё же положительном уровне;
5. Свободный обменный курс национальной валюты;
6. Либерализация внешней торговли (в основном за счет снижения ставок импортных пошлин);
7. Снижение ограничений для прямых иностранных инвестиций;
8. Приватизация;
9. Дерегулирование экономики;
10. Защита прав собственности.

В более широком смысле термин «Вашингтонский консенсус» используется для характеристики ряда мер (необязательно из вышеуказанного списка), направленных на усиление роли рыночных сил и снижение роли государственного сектора, т.е. ослабление протекционизма и доступность рынка для нерезидентов.
В 1987 году КПСС провозгласила курс на развитие рыночной экономики. СССР присоединился к Вашингтонскому консенсусу в 1989 году, когда был принят первый дефицитный бюджет. Дефицит стал результатом выпадения бюджетных доходов от продажи алкоголя, отмены государственной монополии на внешнюю торговлю, свободной конвертации безналичных рублей в наличные, необоснованного императивного повышения курса иностранной валюты, разрешения кооперативам и малым предприятиям торговать чем угодно, включая стратегическое сырье, «стимулируя», т.е. подкупая администраторов крупных предприятий, искусственно созданного дефицита (путем физической ликвидации товаров первой необходимости, сыра, колбас и пр.) и т.д.
В «Кратком изложении материалов правительства по осуществлению перехода к планово-рыночной экономике», подписанной советником президента по экономическим вопросам А. Петраковым в апреле 1990 года, значится: «… сформировать в стране всеобъемлющий всесоюзный рынок, т.е. экономику, функционирующую в условиях свободно складывающихся
- на основе спроса и предложения цен на подавляющую часть средств производства и предметов потребления,
- возможности для всех предприятий, независимо от форм собственности, свободного распоряжения своей продукцией как на внутреннем, так и на мировом рынках…» И далее: ограничить госзаказы, создать условия для разгосударствления собственности, сохранить регулирование цен только на ресурсы и грузоперевозки, осуществить поэтапную девальвацию рубля и т.д.
Между прочим, в «Изложении» предлагалось ввести прогрессивное налогообложение доходов граждан. Отмечалось также, что в 1989 году более 1000 крупных предприятий приостанавливали работу, потери составили 7 млн человеко-дней, а уже только за январь 1990 г. вследствие забастовок потери составили 4,5 млн человеко-дней, снизилась управляемость и т.п. Отметим, что Независимый профсоюз горняков (НПГ), начавший массовые забастовки в 1989-м, финансировался не только АФТ КПП, этим инструментом Госдепартамента США, но и ВЦСПС.

В апреле 2011 г. Доминик Стросс-Кан, глава МВФ, выступил с заявлением, что «Вашингтонский консенсус» «с его упрощенными экономическими представлениями и рецептами рухнул во время кризиса мировой экономики и остался позади».

Если в период правления Горбачева-Ельцина были осуществлены все пункты Вашингтонского консенсуса, кроме п.п. 2 и 3, то правительство Путина по проекту Андрея Илларионова из доходов бюджета от продажи нефти создало 1 января 2004 года т.н. стабилизационный фонд, позднее – резервный фонд и фонд социального благосостояния, который хранится в банках США и составляет порядка 0,5 трлн. долл.
Глазьев в очередной раз указывает на необходимость использования средств этого фонда внутри России. Напомню, что сам Путина дважды декларировал необходимость траты стаб. фонда внутри России. В апреле 2007-го он обещал направить стаб. фонд на развитие системы ЖКХ и новых технологий. После президентских выборов в своем Послании Федеральному собранию в декабре 2012 года Путин точно так же обещал: «Наши национальные накопления должны работать в стране и на страну, однако пока средства Фонда национального благосостояния практически не вкладываются в развитие. Мы договорились – помню об этом хорошо и с этим согласен, – что после того, как Резервный фонд превысит 7 процентов ВВП, мы можем направлять половину доходов сверх этого уровня в российскую экономику, главным образом в инфраструктурные проекты.» Несмотря на ажиотаж, поднявшийся вокруг второго обещания, особенно г-ном Жириновским, Путин его снова не выполнил. Глазьев же умудрился даже не поставить вопрос о возврате фондов из США.

Глазьев не совсем корректно привязывает ставку рефинансирования к Вашингтонскому консенсусу.
Ставка рефинансирования, например, в Аргентине в 1995-м составила 6,2%, в 2000-м, до дефолта, до того момента, когда Аргентина не стала еще пытаться вырваться из-под опеки США с ее «консенсусом» – 8,5%.
В России в 1992-м ставка повышалась от 20% до 80%, в 1993 г. повышалась от 80% до 210%, в 1995-м ставка составляла 200%, в 1996-м снижалась от 120% до 60%, в 1998-м ставка рванула до 150% в 2000-м падала от 55% до 28%.
В 2012-м ставка в РФ составила спокойные 8,25%, но это официальные данные. Реально взять кредит в РФ можно лишь под 18% минимум в банке типа «Москва» до 22,5% в Сбербанке.
В противоположность, ставка ЕЦБ варьируется от 0 до 2,5%, в качестве эксперимента для повышения спроса предлагаются отрицательные ставки.
Почему такая разница, где логика? А в том логика, что владелец банка, управляющий банка ведет себя по принципу таксиста в аэропорту. Сидит таксист, ждет богатого клиента. Снизил бы цену – гораздо больше пассажиров бы увез, был бы больше оборот, был бы богаче таксист. Но ведь это работать надо! А тут сидишь, ждешь…
Кроме того, есть подозрение, что настолько высока ставка рефинансирования потому, что многие российские банки – вообще без капитализации, а подкупить аудит в России – проще пареной репы, берут эти банки в той же Европе кредит под, скажем, 4%, а продают его в России, допустим, под 12%. Не выходя из офиса…

Что касается эмиссии. Как отметил еще в 1924 году Е. А. Преображенский, инфляция является видом дополнительного государственного налога – вот о каком эмиссионном доходе говорил Глазьев. Эта эмиссия ведет к инфляции, т.е. к наполнению экономики деньгами, не обеспеченными товаром. Причины эмиссии – вовсе не закупки валюты, а покрытие дефицита бюджета, вызванного, скажем, военными расходами. Государство не в силах ни устранить инфляцию, ни регулировать ее, оно способно только ограничивать ее. Как, например, были вынуждены ограничить инфляцию страны для вхождения в ЕС. Капитализм не может обойтись без инфляции, ее ограничение накладывает ограничение на само развитие экономики. Которое при капитализме осуществляется за счет ограничения потребления низов, что, в свою очередь, само ограничивает развитие экономики и заставляет правящий класс ограничивать инфляцию. Большая инфляция – есть прорывы, малая инфляция – есть социалистическое спокойствие. Следовательно, эмиссия в РФ вовсе не обусловлена и не ограничена закупками иностранной валюты.

Конечно, Глазьев верно указывает на необходимость финансового и банковского контроля для снижения инфляции. Однако сам же указывает на вздувание цен монополиями. Если инфляция составляет 7-8%, то рост цен – в полтора, а то и три раза больше. Рост следует за индексацией зарплаты, индексация, как правило, меньше роста цен. Что уже само по себе порождает инфляцию. А также приводит к снижению спроса, что ведет к снижению производств.
Таким образом, контролем дело кончиться не может, без ограничения цен не обойтись. Никакой налог Тобина, это открытие анти- и альтерглобалистов, не поможет
Но и ограничение цен происходит не просто так. Как говорил в начале прошлого века председатель Американской федерации труда Сэмюэл Гомперс, главное преступление капиталиста – сокрытие прибыли. Российский предприниматель скрывает прибыль в оглушительные накладные расходы, в которых львиную долю он назначает в расходы на управление. Если кто помнит, ранее в структуру накладных включали еще и представительские. Куршавели и пр.

То есть. Вместо того, чтобы обложить налогом расходы на управление, правительство облагает налогом МРОТ. Вместо того, чтобы снизить налог на низкие зарплаты, тем самым уйти от зарплат в конвертах и обеспечить ПФР, вместо того, чтобы увеличить налог на добычу полезных ископаемых (ныне ставка – от 0% до 8%) и ввести прогрессивный налог на высокие доходы.
Совокупная налоговая ставка в РФ почти на 12% выше, чем в Евросоюзе. К таким выводам пришли эксперты аудиторско-консалтинговой компании PricewaterhouseCoopers (PwC), сложив три эффективные ставки - налог на прибыль (7,1%), налог на зарплату (13%) и «прочие налоги».
Согласно оценкам экспертов компании, приводимым в докладе «Paying Taxes 2013», совокупная средняя эффективная налоговая ставка на бизнес в России составляет более 54,1%, что значительно превышает уровень налогового бремени в странах Европейского Союза (42,6%) и в целом в мировой экономике (44,7%).
Для сравнения, средняя налоговая ставка в крупных экономически развитых странах с высоким уровнем жизни населения, входящих в состав группы ОЭСР, не превышает 42,7%. В странах Латинской Америки и Карибском бассейне - менее 47,2%, в странах Восточной Европы и Центральной Азии - менее 40,5%. В Казахстане средняя налоговая ставка всего 29%. В то же время в других странах БРИК совокупная ставка еще выше, например, в Китае - почти 64%. Суть же не в совокупном налоге, а в структуре налогообложения!
Налоги высоки, однако в нашем тоталитарном государстве государство настолько слабо, что оказалось не в состоянии не то, что собрать прогрессивный налог на богатых. Оно не в состоянии вообще как-либо контролировать сбор налогов. Вся страна платит налоги, пропуская деньги через фирмы-однодневки под 5-6%. И зачем чиновникам с этим бороться, если они сами участвуют в таком бизнесе.

Глазьев правильно говорит и о необходимости закупки новых технологий, скажем, точно так же поступало правительство Японии, что и вызвало ее небывалый взлет. Никто не спорит: нет ничего важнее ТНП. Но. Каждый раз нужно понимать, кто всё ЭТО будет делать.

Как известно, бегство капитала обусловлено, например, тем, что капитал ищет дешевую рабочую силу, дешевое сырье и т.д. Стаб. фонд бежал в США по иной, указанной во всех справочниках, причине – из-за неспособности элиты им распорядиться. Что касается управленческого аппарата – тут всё ясно, одни фамилии Сердюкова, Ливанова, Грефа, Кудрина, Зурабова, Чубайса, Кириенко, Нургалиева и пр. чего стоят, не говоря уже об обескураживающее интеллектуальной, под стать Псаки, Госдуме РФ. Но речь идет в первую очередь об олигархической верхушке. Скажем, Вексельберг оказался попросту не в состоянии создать центр Сколково, провалил проект, аналогично тому, как Чубайс - не смог организовать развитие нанотехнологий. Во-вторых, ВСЯ армия предпринимателей – профнепригодна. К примеру – строительство дорог, которое при цене рабочей силы вдвое ниже обходится вдвое дороже, чем в Европе. И не только потому, что предприниматели скрывают прибыль в накладные.
Как известно, если норма прибыли предприятия оказывается ниже средней, то на следующем шаге воспроизводства она станет еще меньше средней. Дело может кончиться банкротством. Потому на Западе предприниматели стараются конкурировать, снижать издержки, вводить новые технологии и т.п., чтобы достичь средней нормы прибыли.
Не то в России. Отечественный предприниматель легко достигает средней нормы прибыли путем замораживания или невыплаты зарплаты.
И как по-другому-то, если российский предприниматель – либо закончил профком или комитет комсомола какого-нибудь факультета в каком-либо вузе, либо милиционер или КГБ-шник, либо уголовный авторитет.
То есть: без массовых зачисток не обойтись. Прожект же Глазьева напоминает реформу Столыпина, который хотел сохранить самодержавие путем решения аграрного вопроса, но при этом не ущемлять дворянско-помещичье сословие, опору царского режима, заинтересованное сохранить свои латифундии. Так, в своей речи, посвященной Новороссии, этот рафинированный умник не придумал ничего другого, как вкупе с массой общих мест повторить газетное клише, что США провоцируют Россию втянуться в войну, т.е. в защиту детей Новороссии от гибели, т.е. провоцируют Путина выполнить данные им обещания жителям Новороссии.
Ситуация усугубляется тем, что реформа образования, которая привела к его коммерциализации и надписям на столбах «рефераты, курсовые, дипломы, диссертации тел. …», породила армию дипломированных кретинов. Эта армия заполонила не только управленческую элиту, но и заводы. Скоро уйдут старые управленцы, и промышленность рухнет.
То есть: если и состоится НТП, то новые технологии не смогут опуститься на разваленную технологическую производственную базу.
С другой стороны, скоро исчезнет старый советский креативный класс, который является единственным реально креативным в современной России.

То есть. Невозможно сдвинуть экономику РФ с мертвой точки путем только отказа от Вашингтонского консенсуса. Необходимо, как мы видели, комплексное решение.