Мне хотелось бы понять, каковы ре
альные или вымышленные основы, на каких серьезных или специфических умозаключениях, на каких очевидных истинах или предрассудках базируется представление, которое наша пресса навязывает нам о положении в России. То, что случаются потрясения и происходят трагедии, — это очевидность. Но почему каждый раз слышатся упреки в адрес российского президента и почти автоматически критикуются меры, которые он предпринимает, чтобы воспрепятствовать злоупотреблениям и противостоять драмам? Уже четыре с половиной года Владимир Путин пытается вытащить страну из экономического и морального хаоса, в который ее погрузили провал коллективизма, крах тоталитарного режима и распад Советского Союза. И ему отчасти это удалось. Это не значит, что все так замечательно, не будем простаками. Восхождение будет долгим…
Путин ополчился на олигархов, которые в условиях постсоветской анархии сомнительными путями завладели государственной собственностью и сколотили неслыханные состояния и, кроме того, хотели использовать ее как политический рычаг для собственной выгоды. Российское общественное мнение выразило удовлетворение по этому поводу. Оно не испытывает благодушия к этим мародерам. А как же наша пресса, что говорит она? Что процесс, начавшийся в отношении одного из олигархов,- это откат от либерализма и чуть ли не попрание прав человека, хотя в то же самое время во Франции все наши левые и даже центристы гнушаются либерализма, поносят его как социальное зло, а на руководителей наших предприятий, если установлен малейший просчет в их руководстве или хотя бы имеются какие-то подозрения, тут же набрасываются следователи. Мне хотелось бы это понять.
Наша пресса, и именно она, ежедневно сообщает нам, что свобода слова в России в опасности. На чем основывает она свои высказывания? На цитатах из московских ежедневных и периодических изданий, которые открыто критикуют предпринимаемые меры и решения. Вот и тут мне хотелось бы понять. Вполне вероятно, что СМИ, прямо или косвенно связанным с правительством, даются инструкции, может быть, неуклюжие, может быть, необходимые. Но кричать в связи с этим о возврате к старым методам — далеко от истины. Какое несогласие могло высказываться при Сталине или Брежневе?
И вот в России недавно случилось самое худшее. В результате одного преступления погиб десяток людей у входа в метро. Два других преступления одновременно унесли жизни девяноста человек — пассажиров двух рейсовых самолетов. И, наконец, тысяча детей трое суток были заперты в школе в Осетии без воды и пищи, и несколько сотен из них в конце концов погибли в результате взрывов или под пулями. Все это совершили одни и те же фанатики. В летописи кошмара это истребление школьников, этот кавказский Орадур сохранится как самый свирепый, самый разрушительный для человечества.
Как весь мир не встанет в едином порыве против кровавого безумия, которое и есть вдохновитель этих преступлений, у которого к тому же хватает цинизма подсчитывать, в какую сумму в долларах оно обойдется России, и заявлять о том , что действует от имени Аллаха, имя которого оно позорит? Ну и что же? Мы довольствуемся отчетами о заявлениях чудовищного Шамиля Басаева и осуждаем Владимира Путина, потому что он решил, что отныне главы областей будут назначаться правительством, а это значительно ослабит демократию. Давайте же соберемся с мыслями! Разве префекты регионов в нашей любимой Франции избираются всеобщим голосованием или назначаются главой государства?
В самом деле, я надеюсь понять, чему соответствуют эти силлогизмы наших информаторов и искажение ими перспективы. Во французской и вообще западной прессе наблюдается что-то вроде умственного ревматизма, когда речь заходит о России.
Мы не избавились от того дремлющего в нас страха, который внушала советская империя. И мы не отдаем себе отчета в том, что похожи на поляков и другие народы Восточной Европы, почти полвека прожившие под ее властью. Чуть только в Москве почувствуется немного строгости, кое-кому тут же видится тень Сталина. Скорее надо бояться того, что если власть там не проявит себя хоть немного решительнее, русские в конце концов скажут: «При Сталине не было покушений, да и чеченцы были высланы».
Дело в том, что проблема Чечни возникла не вчера, и не Путин ее создал. Она существует уже двести двадцать лет, с тех пор как Россия вздумала защитить свои южные границы. Она то затухала, то возникала вновь, были и военные репрессии. Пламя вспыхнуло вновь, с еще большей чем когда-либо силой, подстегиваемое доступом к всемирной информации и сумевшее связать самую современную технику разрушения с древнейшим исламским фанатизмом. Пламя уже лижет и соседние территории. Задумывается ли кто-то о том, что случится и с каким вселенским раздраем мы столкнемся, если оно распространится на все мусульманские республики Азии? В таких ситуациях нужна помощь, а не советы.
Причина нашего ментального ревматизма — в забывчивости. При упоминании имени Путина принято добавлять: бывший полковник КГБ. Почему никогда не говорят: бывший заместитель мэра Санкт-Петербурга? Так давайте посмотрим прямо, а не согласно заготовленным идеям. Демократия не одинакова во Франции и Швейцарии, тем более она не может быть такой же в огромной стране с суровым климатом, населенной разными народами, и никогда, вплоть до последнего десятилетия, не знавшей политической свободы.
Оставим без комментариев заблуждение, в котором мы упрекаем американцев, будто наш тип демократии единственно достойный и он должен применяться, точнее, насаждаться повсюду. Но по природе вещей она обязана быть авторитарной демократией. У нас имеется пагубная тенденция смешивать понятия власти и деспотизма. «Власть есть долг», писал Святой Бернард. Любому общественному образованию необходимо быть объектом совершенствования, оно оказывается в беде, если оно размягчается.
Вместо того чтобы осуждать, заглянем лучше в будущее и поможем России чем можем победить терроризм, который добирается до всех нас по очереди. Поможем ей быть сильной. Европе нужна ее безопасность, ее процветание и, в свое время, объединение Европейского союза и России. Научимся видеть, где настоящая опасность, научимся также видеть, в чем состоят высшие интересы.
Морис ДРЮОН, член французской Академии, «Le Figaro» — ИноСМИ.Ru
