Павел Филиппович Горбунов раньше работал в лесничестве, сейчас — пенсионер, живёт в селе Заложное. Селом это Заложное назвать уже трудно, разве что деревенькой. Название свое поселение получило от проигравшегося барина, который владел им и заложил в счёт карточного долга собственную деревеньку вместе с крестьянами. В конце прошлого века в селе жили крепкие хозяева. У колхоза были добротные фермы, на лугах паслись колхозные табуны коров, овец, лошадей. Рядом с селом были два озера с карасями в две ладони, лес с грибами да ягодами, в огородах унавоженная, ухоженная землица. В последние годы процветания колхоз построил для своих работников кирпичные дома, заасфальтировал центральную улицу. Были свои школа, дом культуры, магазин и детский дом.
Сегодня ничего этого уже нет. Нет ни ферм, ни лошадей, ни коров. От села остались три улочки с доживающими свой век пенсионерами. Мои бабушки и дедушки были родом из этого поселения, а их предки три столетия назад переселились в эти края из Рязанской губернии. Царь тогда давал хорошие подъёмные на обустройство переселенцев — можно было и дом построить, и скотиною обзавестись.
С Павлом Филипповичем мы присели на лавочку около его дома, чтобы просто поговорить, как водится, за жизнь. В этой деревеньке я не был давно, а к Павлу Филипповичу заехал как к другу детства. Спросил у него разрешения включить на запись диктофон. Он махнул рукой – пиши.
— Мне вот сейчас седьмой десяток, жить остаётся два понедельника, а деревню жалко. От силы десятка два годков — и её не станет. Будет стоять очередная стела: «Здесь было село Заложное». Да ты же помнишь, какая у нас была красота, дома в ряд, улицы в зелени, ребятишки играют. Твой родной дядька Афанасий от меня через дом жил. Помню, когда он после сталинской колымской десятки пришёл, вся улица гуляла. Мы-то с тобою пацанами ещё были, а он в красной рубашке со своей гармонью. Чем-то он на Шукшина из «Калины красной» был похож. За мешок гнилых колосков червонец от звонка до звонка.
— Помню. Мой батя тоже хлебнул той баланды. Он же в райисполкоме работал, и по доносу ночью увезли его в воронке. Ладно, что Сталина не стало, и он по амнистии вернулся.
— Твой дед по отцу не вернулся ведь?
— Он по тому же доносу остался в курганской тюрьме, говорят, сердце отказало.
— А ведь мы тогда все узнали про тех, которые писали те бумажки.
— Да. На моих родных писал доносы сводный брат моей бабушки, Семён Астахов. Его потом никто не пускал в свой дом. Общий бойкот. Он и помер как собака, один, под забором.
— Я это к тому, что вроде те времена могут вернуться. Тут я с соседями стал говорить за Украину, а они в ответ мне правильные слова из телевизора, а в глазах страх. Я то, как на духу, что мне их Крым — до лампочки, мне туда не ездить, а позагорать могу и на огороде. Опять же, почему это им пенсия из наших карманов, если они работали в другой стране и отстёгивали на свою старость там, а не здесь? Вот у них там есть такие, для которых Россия мёдом намазана. Ладно. Собирайте свои манатки и поезжайте к нам. Смотри, деревня загибается. Пусть селятся, пашут огороды, строят дома, хотя и так половина добрых домов пустует. Приезжай, да живи.
— Филиппович, ты много лет проработал лесником. Что скажешь про наши леса сегодня?
— Ты, наверное, специально мне больно хочешь сделать? Какие леса? Мало того, что все последние дни они опять горели, так ещё понастроили кочегарок для пережога добротных берёз на уголь для шашлычных, выстроенных вдоль междугородних трасс. Ты знаешь, сколько за месяц в них дров сгорает? Можно всю деревню зиму топить. А наши боры? Они же сейчас в вечной аренде у районного барина, местного олигарха. Вот наши озёра с карасями – они чьи? У них хозяева. Весь район поделен для охотников городского рекламного агентства «Дамми», да Курганского завода «Стальмост». Другим, то есть местным, уже неповадно.
— Филиппович, вижу, что ты говоришь то, что думаешь. Тогда скажи своё мнение о нашем президенте.
— Я буду говорить не про Путина, а про президента одной из наиболее развитых в экономическом отношении стран в Латинской Америке — Уругвая. Понравилась мне статья про него. Нормальный мужик. Он бывший партизан, в тюрьмах провёл 14 лет. Он отказался от дворцов и поселился в простом сельском доме. Вместе со своей женой берёт воду из колодца, как мы, ухаживает за огородом. В охране у него лишь парочка полицейских, а в хозяйстве — трактор, да один старенький легковой автомобиль. Из своей зарплаты – это на наши деньги четыреста тысяч рублей, он оставляет себе лишь сорок тысяч, остальные отдаёт бедным. Ну, ты понял, да? Представить трудно, чтобы наши руководители вдруг поехали в общественном транспорте, будь это самолёт или маршрутка, зашли бы в любой деревенский дом без фальшивых телепостановок, или однажды покаялись хотя бы в чём–то.
— Вот ты упоминал про соседей, которые боятся говорить то, что думают. Все такие, или в сёлах ещё есть вольнодумцы?
— В основном боятся сказать лишнее женщины. Они и мужикам рот ладошкою прикроют. От греха подальше. У нас же половина страны, так или иначе, а с лагерным прошлым. Кто-то из родни отбывал, иные на них доносили. У меня есть среди друзей фермеры. За рюмкою языки развязываются, а что у трезвого на уме, у выпившего на языке. Просто крепкие мужики, которые не спились, не уехали по городам, а держатся за землю, живут там, где родились и пригодились. Когда на той же Украине был Майдан, когда по ящикам врали безбожно, у наших мужиков уже был Интернет. Они сравнивали новости из Москвы и Украины, из Белоруссии и Германии.
Так вот, у наших мужиков у каждого своё мнение, они не верят политикам и в этом виновата наша власть. Мужика можно обмануть раз, два, три, а потом уж, не обессудьте. Так что не я один такой Фома неверующий, нас, сомневающихся, полным-полно. Когда мы после посевной выпивали с моими друзьями-фермерами, и они в своих высказываниях начали костерить районное, областное и московское начальство, я рассказал им маленькую байку про то, как развлекаются мужики за рубежом и у нас. Американцы устраивают гонки на автомобилях.
Все знают, что у одной из десятка машин неисправны тормоза, но никто не знает, у которой. Французы выпивают, приглашают к себе девушек без комплексов, но у одной из них СПИД. Весь кайф, что никто не знает, у которой. Русские собираются, выпивают, говорят о политике, о президенте. Все знают, что один из них стучит органам, только неизвестно, который. После моей байки мужики запереглядывались и язычки свои прикусили.
— Филиппович, неужели у тебя нет страха?
— Страх есть. Ты знаешь, боюсь ещё при жизни оказаться в стране наподобие Северной Кореи.
Европейцы пишут, что если вас угораздило бы родиться в Северной Корее, то 50% шансов, что вы родитесь в семье, живущей за чертой бедности. У нас таких шансов уже полно. Дальше, ещё ближе к нам — обогреваться придется в лучшем случае у печки, так как крайне маловероятно, что у вас в доме будет отопление. У нас издревле обогреваются зимою печками, газ не про нас. Получить высшее образование вы сможете только в том случае, если принадлежите к элите. В России всё уже идёт к этому.
Качественное зарубежное высшее образование получают лишь детки элиты. Ни один из членов правительства той Кореи не держит деньги внутри страны. У нас за границей у многих из руководства не только денежки, но и их детки. Хотя официально медицина у них считается бесплатной, за рецепты, отопление и пищу в больнице придется платить. У нас за денежки те же врачи, но в другой больнице могут и вылечить, а без денег будешь ждать очереди на лечение среди таких же бедолаг. Европейцы считают, что в Северной Корее у простых людей шансы дожить до старости невелики. Сам знаешь, сколько нынче мужиков у нас не доживает до пенсии. Вот такие веники.
Кстати, про веники. Я тут наломал в лесу майских, для баньки. Самые полезные. Давай, я тебе на дорожку с десяточек дам. Диктофон то свой не забудь. Я тут наговорил тебе всякого, ты уж не обессудь, за каждое своё слово я отвечаю.
Александр Дедов
г. Курган
