В последние годы термин «гражданское общество» стал новой мантрой правительства и российской элиты в целом, своего рода заклинанием в новоязе российских политиков. Заявления о необходимости «создания гражданского общества» или о его «дальнейшем развитии» почти неизбежно присутствовали в наборе почти всех политических программ и партийных манифестов в преддверии новых выборов в Государственную думу.
В определенном смысле есть все основания ожидать, что термину «гражданское общество» грозит повторение судьбы другого слогана, широко звучавшего в конце 1980-х — начале 1990-х гг., — «правовое государство». Как отмечалось в июне 1991 года в докладе, подготовленном для Исследовательской службы Конгресса США, «отсутствие консенсуса в отношении того, что понимать под «правовым государством», широкая интерпретация термина, использование его как популистского лозунга в политической демагогии ведет к откровенному нарушению самой концепции правового государства». Подобно тому, как термин «перестройка» трансформировался в общественном создании (и в действительности) в «катастройку» (Александр Зиновьев), а поддержка М.С. Горбачева среди населения страны заслуженно сократилась до полупроцента (проголосовавшего за «архитектора перестройки» в ходе президентских выборов 1996 года), и подобно тому, как безумная попытка осуществить построение «правового государства» и «рыночной экономики» за один прыжок привела к разрушению и государства, и экономики, точно так же спешная, непродуманная и оторванная от национальной специфики разворачивающаяся кампания по построению «гражданского общества» в России грозит подобными скорбными последствиями.
Сразу оговоримся, что данное высказывание справедливо по отношению не только к России. В некоторых других странах мира использование термина «гражданское общество» также часто лишено какого-либо юридического смысла, и он служит исключительно в качестве элемента псевдоправовой аргументации. Например, албанские террористы и сепаратисты в Македонии требуют признания албанского языка в качестве второго «официального» языка республики под тем предлогом, что это будет «способствовать адекватному развитию гражданского общества» и «полной интеграции всех граждан Македонии в гражданское общество». К чему привела «интеграция» косовских албанцев в «гражданское общество» Югославии, мы уже видели.Термин «гражданское общество» достаточно часто встречается в нормативных актах РФ и ее субъектов. Он содержится более чем в сотне правовых актов и официальных документов, принятых в 1991-2003 гг. Среди них не менее десяти президентских указов и двух распоряжений.
Однако в «Словаре-справочнике по российскому законодательству: термины, понятия, определения» (М.: Юстицинформ, 1998), содержащем определения почти 25 тысяч терминов, встречающихся в нормативных правовых актах законодательства РФ, понятие «гражданское общество» отсутствует. Не упоминается «гражданское общество» и в индексах основных комментариев Конституции России.
В строго юридическом смысле термин «гражданское общество» не имеет четкого определения не только в российском, но и в праве многих западных государств. Концепция «гражданского общества», корни которой восходят к работам Платона, Аристотеля, Цицерона, Гоббса, Спинозы, Локка, Гегеля, классиков французского и германского просвещения, продолжает оставаться в значительно большей степени в сфере философии, социологии, политологии, чем науки права.
Термин «гражданское общество» фактически отсутствует в законодательстве США. Ни этого понятия, ни его эквивалентов нет в крупнейших и зарубежных юридических энциклопедиях и справочниках.
Естественно, сам по себе факт отсутствия этого термина в законодательстве США еще не означает отсутствие гражданского общества в Америке как такового, но, несомненно, является весомым аргументом в пользу того, что гражданское общество не может быть институировано какими-то парламентскими законами или декретами исполнительной власти и может быть создано лишь десятилетиями благоприятного социального развития.Различные авторы часто предлагают противоречивые определения доктрины «гражданского общества». М. Стивен Фиш, например, формулируя свою «умеренно ограничительную» (как он ее называет) интерпретацию этого термина, относит к институтам гражданского общества в РФ движение «Демократическая Россия», роль и наследие которой он высоко оценивает. При этом Фиш отказывает в признании элементами гражданского общества «фанатические организации и группировки, стремящиеся к захвату власти в государстве и единоличному управлению им. С другой стороны, нельзя не согласиться с наблюдением Александра Лукина, согласно которому «ДемРоссия» и прочие радикальные «демократические активисты» в России рассматривают демократию «не как систему компромиссов между различными [общественными] группами и интересами,.. но как неограниченную власть «демократов», заменяющую неограниченную власть коммунисто. Таким образом, движение «Демократическая Россия» (и его поскребыши в лице Союза правых сил, «Либеральной России» и пр.) полностью подпадает под вводимое М. Стивеном Фишем понятие «фанатические организации» и может быть чем угодно, но только не «институтами» гражданского общества.
Несмотря на все разногласия в понимании и интерпретации термина «гражданское общество» и его институтов среди российских ученых, политиков и законодателей, можно вычленить и сформулировать некоторые общие аспекты этого понятия, в большей или меньшей степени разделяемые всеми или почти всеми исследователями. В отличие от ряда американских ученых, проводящих разделительную линию между гражданским обществом и государством, российские аналитики склонны интерпретировать «правовое государство» как политическую ипостась «гражданского общества». Правовое государство рассматривается ими как ключевой элемент, обеспечивающий сохранение и развитие гражданского общества. Государство при этом воспринимается не как нечто отсеченное от гражданского общества, но как основывающееся и строящееся на последнем. Соотношение между ними рассматривается как соотношение между формой и содержанием, или как сбалансированное сотрудничество. Гражданское общество не ограничивает правовое государство, но дополняет его. В целом, отечественные исследователи в отличие от их западных коллег редко квалифицируют гражданское общество как «бесконтрольную сферу индивидуумов».
Напротив, вслед за Гегелем российские ученые склонны прийти к выводу о том, что гражданское общество не существует до или вне государства. Государство обеспечивает защиту гражданского общества, включая защиту жизни и здоровья граждан, обеспечение безопасности и правопорядка. В традиционной российской интерпретации государство ответственно за обеспечение социальной справедливости в стране и за выравнивание уровня материального благополучия граждан. Реализуя свою внешнеполитическую и оборонную функции, государство выполняет роль высшего гаранта существования гражданского общества и нации в целом.
Не только российские, но и западные ученые далеки от утверждения об абсолютной самоценности гражданского общества. М. Стивен Фиш однозначно положительно воспринимает отсутствие «сильного гражданского общества» в постсоветской России и считает, что данный факт создавал преимущество для гайдаровско-чубайсовской «шоковой терапии», так как отсутствие гражданского общества ослабляло «народное сопротивление… «экономической либерализации». Действительно, российские радикал-реформаторы и их западные менторы, в последние год-другой энергично пропагандирующие прелести развитого гражданского общества в России, не могут быть последовательны, искренни и логичны, поскольку слабость гражданского общества в начале 1990-х была одним из важных факторов, способствовавших разрушению страны и разграблению ее национального богатства этими же самыми «реформаторами».
Для того, чтобы стать успешным, развитие гражданского общества в России должно сопровождаться укреплением российской государственности. По словам В. Путина (из его выступления на встрече с представителями неправительственных организаций 12 июня 2001 года), «великая Россия — это великое общество». Граждане России устали от ослабляющей (а подчас и подрывающей) институты государства деятельности радикальных группировок и организаций, появившихся на мутной волне социальных катаклизмов конца 1980-х — начала 1990-х годов. Организаций, кредо которых можно было бы выразить словами Осипа Мандельштама: «Мы живем, под собою не чуя страны».
На первый взгляд, ситуация с развитием институтов гражданского общества в России может показаться достаточно благополучной. К настоящему времени число зарегистрированных в стране общественных организаций достигло примерно 350 тысяч, включая более 70 тысяч некоммерческих организаций. Благотворительные организации объединяют более двух с половиной миллионов человек.
Однако, согласно опросу, проведенному фондом «Общественное мнение» среди 1500 городских и сельских жителей в июне 2001 года, лишь 5% граждан вовлечены в работу общественных организаций, а 73% опрошенных заявили о своем полном нежелании участвовать в их работе. Недавний доклад ЮНИСЕФ «Дети и молодежь в переходном обществе» свидетельствует о еще одной характерной тенденции: в настоящее время молодые люди и подростки в странах бывшего СССР в меньшей степени вовлечены в работу общественных организаций (и даже спортивных обществ), чем в конце 1980-х годов, в позднесоциалистический период развития этих стран.
Средний россиянин заявляет о недоверии семи из десяти основных институтов современного общества. На противоположных полюсах находятся политические партии (7% доверия) и суды и вооруженные силы (соответственно 40% и 62%). Только 14% населения страны считают Россию «демократическим» государством по сравнению с 54%, «в целом» не согласными с такой характеристикой. 60% из нас не верят в то, что наши голоса на выборах способны что-либо изменить. Хотя только 2,8% из 1500 россиян, принявших участие в опросе РОМИР, согласны с тем, что в России должен быть установлен военный режим, всего 9,1% россиян (меньше, чем каждый десятый!) находят демократию «лучшей формой правления». Авторы подготовленной в Институте законодательства и сравнительного правоведения при Правительстве РФ аналитической записки «Отношение населения к федеральным законам и органам государственной власти» пришли к выводу о том, что от 70 до 80% населения считают, что «законы в целом не работают». 28,2% государственных служащих признаются, что в своей работе они вынуждены игнорировать или нарушать федеральное законодательство. 70% россиян заявляют о том, что они более часто вынуждены прибегать к внеправовым методам обеспечения своих прав и свобод, чем до начала правовой реформы в стране 15 лет назад. 56% населения (и 58,9% госслужащих) считают правительство и другие органы федеральной исполнительной власти наиболее коррумпированными. С конца 1989 года доверие населения к федеральной законодательной власти не просто сократилось, но рухнуло с 88% (в отношении Съезда народных депутатов и Верховного Совета СССР) до 4,3% (в отношении Государственной Думы). Лишь 3,7-3,9% наших соотечественников (включая 4,8-5,1% госслужащих) рассматривают ельцинское десятилетие как «необходимый этап в развитии» российского общества. Еще один опрос общественного мнения, проведенный в середине 2001 года ВЦИОМом, выявил схожие настроения: 75% россиян считают, что ельцинская эпоха принесла России больше зла и вреда, по сравнению с 15% не согласных с таким утверждением.
95,1% населения страны (в том числе 94,4% госслужащих) выступают за «решительное восстановление порядка в стране». Доля наших соотечественников, согласных с утверждением о том, что «восстановление порядка является наиболее важной потребностью в стране, даже если для этого потребуется нарушить некоторые демократические принципы и ограничить личные свободы», в последние годы неуклонно возрастает.
Приведенные выше статистические данные представляются особенно символичными в год десятой годовщины принятия ельцинской конституции, поскольку они камня на камне не оставляют от положения целого ряда ее статей, начиная с самой первой, декларирующей РФ «демократическим… правовым государством».
Недавняя реорганизация Комиссии по вопросам помилования под руководством Анатолия Приставкина вызвала волну критики в западной печати и обвинений в «нецивилизованности» России. («Цивилизованность» и «гражданское общество» — понятия однокоренные.) Комиссия Приставкина именовалась не иначе как «одна из немногих структур гражданского общества» в России, как «средство гуманизации» «распадающейся» «пресловуто коррумпированной, неэффективной и высоко зависимой» судебной системы страны. Слёзы умиления у читателей «Вашингтон пост», «Нью-Йорк таймс», «Балтимор сан», печатного вестника радио «Свобода / Свободная Европа» и прочих изданий должны были вызвать святочные истории о членах комиссии — «либеральных писателях и ученых, работавших день и ночь для того, чтобы спасти как можно больше жертв неправедных судилищ» в России. Сам Приставкин скромно называл свою комиссию «островом милосердия посреди океана жестокости».
Оставим сентименты сотрудникам ангажированных СМИ. Из всех приведенных выше определений можно согласиться лишь с одним: Комиссия по вопросам помилования действительно являлась «структурой гражданского общества» в России. Всё остальное мало имеет общего с реальностью. Идея, заложенная в основу комиссии при ее образовании в 1992 году, заключалась в том, чтобы ее члены из числа либеральной интеллигенции (писатели, бывшие диссиденты, священник-реформатор и т. п.), как носители некоей прогрессивной гуманитарной идеологии, станут оказывать просвещенное воздействие на государство и общество. Эксперимент не удался. Но не по вине государства.
Вместо сотрудничества с государством и его институтами, комиссия Приставкина попыталась возложить на себя их властные полномочия, и рано или поздно подобного рода узурпация должна была неминуемо получить отпор. Комиссия была задумана как совещательный орган при администрации президента РФ. Она могла обращаться к президенту с рекомендациями, а последний мог согласиться с ними, но вовсе не был обязан делать это. Послушно соглашаясь с мнением Комиссии по вопросам помилования, Ельцин создал прецедент и ввел порочную практику год за годом следовать рекомендациям комиссии, создавая у Приставкина и его коллег впечатление, что они находятся над государством. Однако комиссия с совещательными функциями не может и не должна заменять решения судебных органов или высшей исполнительной власти, равно как ни один другой элемент гражданского общества не может подменять собой институты государства.
Но в чем же суть конфликта? Согласно официальной статистике (составленной в начале 2001 года Министерством юстиции РФ), число помилований в России выросло с 2726 в 1992 г. (т. е. в год образования комиссии) до 4988 — в 1995 г. и 7418 — в 1999 г. В 2000 году комиссия рассмотрела представления на 13 300 осужденных и приняла решение рекомендовать к помилованию 12 834 из них, т.е. более 96 процентов! Каждый вторник, когда Комиссия по помилованиям проводила свое еженедельное заседание, 17 членов комиссии рассматривали от двухсот до семисот (!) дел. Нехитрая арифметика показывает, что рассмотрение одного дела в комиссии Приставкина занимало в среднем от двух минут до 17 с половиной секунд. Вскидывание рук членов комиссии при голосовании «за» должно было напоминать колебание крыльев колибри. Как и его предшественник, В. Путин поначалу соглашался с мнением комиссии и издавал соответствующие указы. В целом, Ельцин помиловал более 50 тысяч уголовников и Путин — около 10 тысяч (до марта 2001 г.).
Однако наибольшее удивление вызывают даже не сами темпы роста помилований в России в 1992-2001 гг., а состав помилованных. Лично меня сразу насторожила одна деталь: на протяжении нескольких лет почти во всех своих интервью Анатолий Приставкин неизменно рассказывал о деле Елены Козловой, укравшей козу и приговоренной судом к тюремному заключению на пять с половиной лет, словно она была единственной из помилованных в России. (Эту же самую историю, кстати, он заученно поведал и американской журналистке Кэти Лэлли, начавшей свою статью в «Балтимор сан» с описания этого действительно вопиющего и возмутительного по своей несправедливости дела.) Но за что же были осуждены остальные 12 тысяч, помилованных В. Путиным в 2000 году? Оказывается, среди них доля осужденных за мелкие и незначительные правонарушения составляла менее четверти, тогда как 76% помилований приходилось на осужденных за убийства (2689 человек), причинение тяжких телесных повреждений (2188), бандитизм (1848), разбой (709), похищение людей (18) и т. п.
Осужденные за совершение серьезных и особо серьезных преступлений составляли непропорционально высокую долю среди помилованных по представлению комиссии Приставкина. В 1996-2000 гг. она составляла от 40 до 58,6% от общего числа помилованных, тогда как среди заключенных доля лиц, осужденных за особо опасные преступления, не превышала 23,4-23,9%, то есть, как минимум, вдвое меньше доли помилованных среди данной группы заключенных.
Один из последних из 17 проектов указов о помиловании, направленных комиссией Приставкина президенту Путину (с рекомендацией о его подписании), включал в себя 2565 имен. 2449 из них (95%) составляли уголовники, осужденные за «тяжкие и особо тяжкие преступления». 60% из них были рецидивистами, причем 1070 человек были осуждены дважды, 318 — трижды, 81 — четырежды и 37 — пять и более раз.
По крайней мере 308 раз администрации колоний и тюрем возражали против рекомендаций комиссии о помиловании определенных преступников, но такие возражения оставались без внимания. Невольно задаешься вопросом: насколько бескорыстно, милуя убийц и насильников, члены комиссии Приставкина демонстрировали свое столь странное понимание «гуманизма и человеколюбия»? В печать уже просачивалась информация о столичных адвокатах, не скрывавших, что они вхожи в комиссию о помиловании, но что их услуги «дорого стоят».
Для сравнения, хотя правовой институт помилования существует в большинстве зарубежных стран мира, применяется он крайне редко, в исключительных случаях или ситуациях. Полный список помилованных за совершение преступлений в США (что может включать в себя снятие судимости, снятие штрафа, замену смертной казни пожизненным заключением и т. д.) за 206 лет американской истории от Джорджа Вашингтона до Билла Клинтона (за исключением скандального указа о помиловании 140 преступников и мошенников, подписанного Клинтоном в последний день его президентства) включает около 27 тысяч имен. Рональд Рейган, например, за 8 лет своего президентства помиловал всего 406 человек. Президент Джордж Буш-старший в 1989-1993 гг. принял решение о помиловании 70 человек и ответил отказом на 1554 других представлений. За последние 8 лет в США были помилованы лишь 0,3% осужденных за совершение федеральных преступлений. В Германии в 1994-1999 гг. были помилованы 111 человек. Никто не был помилован в Японии за последние 30 лет. Президент Франции ежегодно получает от 25 тысяч до 35 тысяч петиций, но удовлетворяет не более 1,5-2,0% из них.
Поражает, что основная критика решения Путина о реорганизации Комиссии по вопросам помилования и улучшении ее работы раздалась именно со стороны США, страны, обладающей самым большим числом заключенных в мире (свыше двух миллионов — более чем вдвое в сравнении с РФ), в среднем раз в пять дней приводящей смертный приговор в исполнение. Напомним, что согласно многочисленным докладам «Международной амнистии» и целого ряда других правозащитных организаций (организаций все того же «гражданского общества) в США и за рубежом, американское правительство продолжает нарушать международные стандарты, применяя смертную казнь в отношении умственно отсталых, лиц моложе 18 лет на момент совершения ими преступления и лиц, не имевших адекватной юридической защиты. В период с 1977-го по 1999 гг. власти штатов по «гуманитарным соображениям» заменили смертную казнь на более мягкое наказание лишь в отношении 40 человек.
Несмотря на то что практически все участники встречи В. Путина с представителями неправительственных организаций говорят о необходимости конструктивного сотрудничества между институтами гражданского общества и государством, полномасштабное сотрудничество такого рода пока остается в сфере мечтаний. И если что и представляет угрозу становлению гражданского общества в нашей стране, то это никак не особенности российского этатистского, традиционалистского, консервативного понимания данной концепции, а современное состояние самого российского общества.
Владимир Путин наследовал разгромленную, разграбленную и униженную страну, из последних сил пытающуюся преодолеть последствия ликвидационного режима «реформаторов». Беспрецедентная социальная катастрофа в России, «человеческий кризис монументальных пропорций», наконец-то признанный таковым в ооновском докладе «Transition 1999», делают дискуссии о гражданском обществе в России в настоящее время еще более вымученными и искусственными, чем десять лет назад. Ведь понятие гражданского общества предполагает ко всему прочему достаточно высокий уровень благосостояния населения.
Борис Немцов, сопредседатель Союза правых сил, видимо, прав в своем утверждении, что в вымирающей стране невозможно удвоить ВВП. Но ведь то же самое можно сказать и о перспективах скорого построения в России гражданского общества. Тем более по американскому образцу, к чему нас призывает все та же партия СПС, справедливо охарактеризованная Виталием Третьяковым как «единственная политическая структура владельцев крупной собственности в России».
Гражданское общество не может быть образовано униженным и оскорбленным населением страны. Вместо того чтобы быть ввергнутыми в новый виток радикальных экономических «реформ» или бесплодных социальных экспериментов, нация и государство должны сосредоточиться на преодолении чудовищных последствий ельцинского «демократического» режима и остановить депопуляцию и деградацию России. В противном случае, через несколько десятилетий нам грозит утрата и России, и ее общества, о котором уже некому будет задумываться, насколько оно стало «гражданским».
